Объявление «гостем номер 1» на саммите Большой двадцатки в Китае (4-5.09.2016) президента России имело, несомненно, унизительное значение для американцев. Понятно, что это сделано не столько с целью угодить России, сколько с целью «дать по носу» США. Однако китайской стороне показалось этого мало, и в первый же день саммита по всем СМИ разлетелась новость о том, что хозяева неоднократно неподобающим образом обошлись с американской делегацией, в том числе и с её первым лицом. Да, потом был дан целый ряд объяснений этих моментов, но на этом проблемы Обамы не закончились. Можно определённо сказать – его встретили в Китае подчёркнуто холодно. Принимающая сторона просто не стала выполнять все те особые требования к почтению единственного мирового гегемона, который требуют от других американцы. Для китайцев, культура которых имеет одну из самых древних в мире традиций дипломатического протокола, это действительно очень выразительная демонстрация отношения.

За всеми этими жестами скрывается убеждённая ориентация Китая на иную систему международных отношений, чем существующая ныне. И главное – их видение этой системы полностью расходится с позицией Вашингтона, но очень близко взглядам Москвы. Более того, это шаг к признанию больших изменений в реально действующем международном праве, которые происходят в последние годы, но которые наотрез отказывается признавать Запад. И да, Китай определенно даёт понять, что хотел бы видеть Россию более значимым мировым игроком.

Россию после присоединения Крыма принято обвинять в якобы злостном нарушении международного права, хотя вопрос скорее в его трактовках. На деле основное обвинение лежит не в правовой сфере, а в показательном вызове, брошенном Вашингтону. Россия нарушила т.н. «постберлинскую» международную систему, то есть ту конструкцию глобальных отношений, которая сложилась после падения Берлинской стены в 1989 г., и которая считается на Западе чуть ли не идеальной.

Проблема в том, что Россия поначалу сама была соавтором этой системы, и даже во многом её инициатором, хотя и видела её совсем иначе. Распуская СЭВ и выводя войска из Германии и других стран, Москва рассчитывала на то, что в дальнейшем она сможет действовать в совсем иных условиях, и строить общее пространство безопасности с Европой и США. Да, это был неадекватный, и потому проигрышный настрой, обернувшийся огромным геополитическим поражением. Однако все 1990-е гг. Россия настойчиво предлагала Западу в той или иной форме всё же реализовать интеграционный сценарий. Более того, даже в 2000-х гг., после охлаждения отношений из-за югославской войны, Москва считала нужным продвигать уже не столь амбициозный проект создания «четырёх общих пространств РФ и ЕС».

Теперь Россия настойчиво указывает, что постберлинская система была фактически обрушена самим Западом ещё гораздо раньше. Однако, правильнее было бы сказать, что обрушена была скорее не сама эта система, а то, как её представляла Россия. Проект «нового политического мышления» и мироустройства, каким оно виделось в Москве, рухнул в 1999 г., когда произошло расширение НАТО на Польшу, Венгрию и Чехию, а также состоялись бомбёжки Югославии, проведённые НАТО без санкции ООН. И действительно мощным ударом по не только постберлинской, а вообще по всей системе международных отношений стало признание в 2008 г. основными странами Запада односторонне объявленной независимости Косова.

Переход Крыма из состава Украины в состав России с формальной точки зрения действовавшему международному праву никак не противоречил, но он подрывал негласное признание того, что отдавать приоритет праву на самоопределение над правом на сохранение территориальной целостности является исключительной прерогативой США. То есть за всеми этими часто звучащими словами о нарушении Россией международного права на самом деле скрывается только обвинение в нарушении «постберлинской международной системы» в той её трактовке, которая принята на Западе – как системы одного мирового хозяина.

А ведь у Запада действительно был исторический шанс построить иную систему отношений, включив Россию в общие структуры и ограничив тем самым возможность самостоятельных действий. Однако, как мы теперь знаем, решение об отказе от такого сценария было принято в администрации Б.Клинтона ещё в середине 1990-х. В результате та постберлинская система, которая была создана Западом, предполагала лишь продолжение геополитического противостояния с Россией с целью её полной государственной элиминации и сопутствующее этому максимальное удаление её из всей системы международных отношений. Проще говоря, миру предлагалось «жить так, как будто России не существует». Вот в этом и есть главная особенность этой системы: она не столько однополярная, сколько именно антироссийская, так как в ней просто нет места России.

Этот т.н. «однополярный мир» описывался как почти идеально гармоничный, чуть ли не как венец всего исторического прогресса («конец истории»), но на деле он обернулся всё большим усилением конфликтности в целом ряде регионов, новыми войнами и новыми угрозами. То есть всем тем, что неминуемо обрекает всю систему на кризис и сильнейшую перестройку.

Так что Россия оказалась просто обречена на решающую роль в разрушении «постберлинского мира», причём это было обусловлено исключительно внешними для неё факторами. Она ведь и не хотела, упиралась, но её к этому вынудили, полагая, что на этом-то она и сломается окончательно. И, может, эти ожидания были бы оправданны, если бы не кризис самой этой системы, в который её загнала Америка своей интервенционной политикой.

В этом плане российские элиты находятся в действительно трудном положении: они вынуждены быть жёсткими оппонентами той системе и той цивилизации, на которую сами исторически ориентированы и к которой по-прежнему обращены с предложениями о сотрудничестве. Это выглядит абсурдно: Запад умудрился рассориться с максимально прозападной политической элитой России, которую во многом сам же взрастил своими обещаниями и идеологическими заявлениями прежних лет. Но теперь она вынуждена играть против него, и способна в этой игре воспользоваться всеми теми ошибками, которые Запад допустил в качестве мирового хозяина. Сама международная обстановка вынуждает Россию торпедировать нынешнюю систему международных отношений, в которой она оказалась лишним и нежеланным игроком. Она в этой системе рассматривается лишь как внешняя для неё жертва, так как строится эта система «против России, на руинах России и за счет России», как это честно выразил американский стратег.

Более того, Россия вновь становится державой с мировыми интересами, причём это опять же вынужденная роль. Россия 1990-х гг. была готова стать региональной державой с ролью сырьевого придатка Запада, и США тогда настаивали именно на таком её статусе. Однако новая система, предполагавшая неограниченное расширение Запада и полное игнорирование интересов России, в своём развитии неизбежно пришла к отрицанию и статуса России как региональной державы, а это уже оказалось для Москвы неприемлемо. Но помешать этому Россия может только вернувшись на мировую арену и изменив ту систему международной политики, которая сложилась под руководством США.

Тот факт, что США не смогли договориться с проамериканскими российскими элитами, означает, что они не готовы договариваться вообще ни с кем в России, а это ставит политиков России в вынужденно патриотичное положение независимо от их взглядов. И это несомненно провал США. Но провал далеко не единственный.

Годы абсолютного господства Америки стали временем постоянного роста межгосударственных и межрелигиозных конфликтов, войн, спровоцировавших миллионы беженцев, повсеместный рост напряжённости и опасности. Более того, ни одна из крупных американских интервенций не может быть признана удачной, и даже в США признают, что их последствия ещё хуже, чем их причины. США просто не справляются с мировым порядком. Он меняется не из-за силы враждебных Америке сил, а из-за провалов самой Америки, в которых им трудно обвинить кого-либо, кроме самих себя. США – это мировой гегемон-неудачник, что ставит весь мир в весьма трудное положение поиска новой системы.

А всё дело в том, что Америка – это мнимая Империя, она не создаёт мировой порядок, а просто во всём следует логике защиты своих национальных интересов. В мире действительно существовал запрос на единый центр, повсеместно устраивающий новый порядок, и американская идеология, как многим казалось, этому вполне соответствовала. Запрос на всемирную Империю был не меньшим, чем желание американцев ею стать. Но они не смогли. На деле Америка – это простое национальное государство, «nation-state», всё отличие которого от других только в величине и силе влияния. И его политика руководствуется своими национальными интересами, а не логикой строительства и защиты мирового порядка.

Правда, для самих американцев такого противоречия нет: оно легко снимается утвердившейся в их культуре уверенностью в том, что американские интересы полностью совпадают с общемировыми (ведь «все хотят быть американцами!»). Однако этот тезис является ничем иным как идеологической глупостью и пропагандистским штампом временного использования, никакого отношения к реальности никогда не имевшим.

Более того, американская внешняя политика оказалась на удивление безответственной – и это, очевидно, имеет глубокие причины в сфере культуры. Уже не раз подчеркивался вызывающий большое удивление политиков и экспертов других стран факт, что перед вводом войск в очередную страну американцы не строят стратегических планов по обустройству там внутренней жизни в дальнейшем, а просто надеются на чудодейственность технологий западной демократии и силу сопутствующих ей идеологий. И действительно, американская вера в идеальность их системы совершенно религиозна, и потому просто не позволяет сомневаться и подходить к реальности более рационально, и уж тем более учитывать специфику иных обществ и цивилизаций.

В результате их подход к другим странам крайне недальновиден, но по-западному любознателен в плане постановки опытных экспериментов: если им не нравится какой-либо «муравейник», они задаются вопросом «а что если…?» и кидают в него бомбочку или суют горящую палку, а потом смотрят, что же там будет. И когда видят, что муравейник стал ещё менее приятным на вид, поворачиваются и уходят, кляня глупых насекомых. Конечно, всему миру от такого гегемона становится неудобно и небезопасно.

Новая система, которая может прийти на смену постберлинской, будет характеризоваться не просто как многополярная взамен однополярной. Судя по всему, для неё будет характерным и иное отношение к праву на самоопределение. Это вполне логичный процесс: от почти полного замалчивания этого права в пользу неприкасаемости территориальной целостности государств, закреплённой в Хельсинки в 1975 г., мировая система перешла вначале к одностороннему праву его применения США в условиях однополярной системы, а потом к утверждению этого права и за другими мировыми центрами силы. А последнее означает начало новой эпохи его широкого применения по всему миру. Это многих вполне обоснованно пугает, так как последствия таких перемен будут действительно большими. Однако кризис постберлинской системы вынуждает мир к такому переходу. Международное право – не догма, оно должно меняться.

И поэтому очень важно, что присоединение Крыма к России было осуществлено без какой-либо формальной отсылки к незаконности передачи его в состав УССР в 1954 г. и каких-либо других старых юридических зацепок. Решено было воспользоваться только правом народа республики на самоопределение, которое было реализовано через референдум. И это действительно поворотный момент не только во всей нашей постсоветской истории, но и во всей мировой системе – без позволения Вашингтона была использована спящая норма международного права и изменены межгосударственные границы. Теперь Россия де-факто стала мировым защитником права на самоопределение, отказ от которого возможен только с возвращением Крыма Украине. Более того, и Западу, с его признанием Косова, на самом деле непросто этому возражать – аргумент об уникальности косовской ситуации слишком слаб и недостоверен.

И надо признать, что Россия в этом действительно заинтересована. Основной народ России – русские – являются расколотой нацией, и теперь об этом стали позволять себе говорить даже на самых верхах политической системы РФ. За этим определением стоит признание того простого и наглядного факта, что нынешние государственные границы не соответствуют этнокультурным, а соответственно и праву русского народа на самоопределение и воссоединение. Праву, равному с другими народами, и являющимся для современной мировой системы идеологически банальным. Внешние границы РФ чертились большевиками во многих случаях без учёта этнографического критерия и с целями, прямо обратными русским национальным. Но только кризис всей международной системы может позволить поставить вопрос об их частичном пересмотре.

Как и в ситуации с Крымом, который Москва не собиралась присоединять, но была вынуждена это сделать под угрозой занятия полуострова американской военной базой и формирования там новой горячей точки русско-украинского противостояния, так и возвращение в мировую политику Россия предпринимает в качестве вынужденной реакции, к которой её вынуждают «западные партнёры». Россия вернула себе Крым не благодаря успеху своей стратегической линии, а на основе привычной для неё уже четверть века чисто реактивной политики. Более того, если бы внешний вызов был бы ещё более сильным, а его осознание в Москве оказалось бы ещё более чётким, то ей бы – столь же нехотя – пришлось бы решать судьбу и всей Новороссии. Так политика США вынуждает Россию отказываться от добровольно взятой на себя полуколониальной роли и постепенно возвращать в свой государственный интерес русские национальные основания.

В постберлинском мире всё, что делает Америка, приводит к противоположным результатам. После американских интервенций вместо «мира и демократии» народы ввергаются в гражданские войны и религиозно-политический радикализм. А после настойчивой попытки убрать Москву с международной арены Россия нехотя на неё вернулась. И, как показывают столь выразительные жесты, на которые пошёл Китай на саммите Большой двадцатки, её там уже заждались.