Детская Фантазия, рассказ немного сыроват, но, надеюсь, впечатления он не испортит Опции

[Олири]

Дом, в котором я прожил всю жизнь – достаточно крупный особняк – достался мне по наследству от моего отца. Как-то раз, когда я был маленький, он привёл меня в одну просторную комнату и сказал, что отныне – она моя. Восторженный, я воскликнул, что это будет мой рабочий кабинет! С самого первого дня я принялся обустраивать его, благо отец не мешал в этом.

И сейчас, вне всякой скромности, могу сказать, что это лучшее творение, сотворённое моими уже немолодыми руками. Теперь, когда я всё реже и реже использую его по назначению, мне просто нравится прохаживаться по нему так, не спеша, словно шёпотом, наступая на, конечно же, скрипучие половицы. Помнится, я специально мостил этот, так называемый паркет, ползая часами на карачках, каким-то уже почти забытым юным летом, которое, впрочем, и не любил то никогда. В деревянных половицах, как и во всём прочем, чем населил свой кабинет, я ощущал жизнь, способность чувствовать, переживать и на понятном языке говорить мне об этом. Я всегда очень ценил это в людях: готовность раскрыться близкому человеку, выливая сокрушающим потоком чувства, что томятся за плотиной общественного непонимания. Меня почему-то всегда тянуло к таким откровениям, выслушаешь и уже видишь, что человеку, хоть и немного, но становится легче. А половицы, или, скажем, картины, чем они хуже? Я всегда относился к ним со вниманием, приравнивая их к человеку. И они – в благодарность – рассказывали мне много интересного.

Большего всего, пожалуй, я любил свой рабочий кабинет как раз за те картины, которым мне удалось с течением лет дать укров. По большей части это были картины неизвестного авторства, которые ютились по переходам и непопулярным картинным магазинам, словно бездомные, в надежде, что однажды их кто-нибудь подберет. В нескладности их сюжета различалась несложенность выпавшей на их долю судьбы, в неуверенности мазка беспризорность юности, лишённой остроты должного образования, но наделенной умиляющим желанием жить и творить. Наверно, в них я находил частички себя, своей легкоранимой души.

В кабинете я развешивал их так, чтобы у каждой было достаточно места, но всегда была возможность поговорить друг с другом – на их долю и так выпало достаточно одиночества, чтобы погружать в него снова. Тут хватало и окон, хоть и ординарной внешности, но чистых и ухоженных, свет от которых – в течение дня – добирался до каждой картины. Еще у меня тут есть одно фальшивое окно – то же картина, но очень правдоподобно изображающая моего воображаемого друга, смотрящим за тем, что творится на улице. Он, если всмотреться, уж очень походит на «кота в сапогах», только без шпаги, но со шляпой и огромным красивым пером, которое он иногда берет и что-то им вдохновлено записывает. Эх, потрясающее зрелище, ей богу.

Когда-то и я имел дерзость много писать. Ну, знаете, кому это однажды не приходило в голову: взять что-нибудь, да написать?! Вот и я одним утром попробовал. Я уже был немолод. Не так, как сейчас, но пятый десяток уже разменял. В тот день у меня сильно заболела нога, я не смог выйти на работу (я был тогда служащим на почте), вот и решил от нечего делать впервые взяться за «перо и бумагу». Сначала писал по вечерам, робко выводя свои первые строки. Потом больше и уверенней. Со временем даже стало что-то получаться. Какие-то рассказы и, наконец, аж целый роман! Сложно же было мне сосредоточиться, чтобы написать такое, но у меня получилось. Говорят, была даже какая-то шумиха вокруг вышедшей книги, но я не особо вникал – вряд ли это могло быть более значительным пары-тройки статей в местной газете. Если честно и на чистоту: то я совершенно не знаю подробностей. Пришёл к нам однажды возбуждённый, пусть и вежливый, но всё же журналист, начал задавать различные вопросы. Ох, это напомнило мне собеседования, которые мне приходилось проходить еще в юности, чтобы устроиться на работу, поэтому я поспешил как можно быстрее завершить этот разговор и попросил сына впредь подобного сорта людей в дом не пускать. Будущее же книгам прокладывал сын, он занимал какую-то руководящую должность в литературном издательстве и с удовольствием согласился заняться этим совершенно неприятным мне делом. Он со вниманием читал мои рукописи, что-то в них редактировал, относил в издательство, занимался публикацией. Он говорил, что книги хорошо продаются, хвалил меня, но это он, верно, лукавил (чего еще ждать от любящего сына?). Ведь это он меня содержал, отлично разбирался в счетах (не то, что я) и, вообще, только благодаря ему, мы зажили вполне себе зажиточно, что, конечно, не могло меня не радовать. Я даже подозреваю, что только из-за его видного положения, его протекции, книги и стали печататься. Что ж, если и так, это хороший подарок. Мне не на что обижаться.

Когда я вышел на пенсию, хлопот сыну стал доставлять еще больше. У меня появилось огромное количество свободного времени, которое я решил посвятить занятию, уже ставшим любимым. Сын всячески поощрял моё хобби и однажды подарил мне новый, очень красивый рабочий стол. Он казался очень старым, добротно сбитым, как говорится, сделанным «на века». Мне он очень понравился. Когда я работал за ним, то воображал себя каким-нибудь известным писателем, осознающим свой выдающийся талант. У меня хоть особого таланта не была, и уж тем более выдающимся писателем я не был, но детская забава доставляла известное наслаждение.
На этом столе было множество красивых предметов: различные ручки и карандаши, небольшой глобус, несколько фотокарточек, тетради и книги. Книги… всю жизнь я любил читать, наверно, поэтому-то мне и захотелось попробовать писать самому.

Конечно, у меня были любимые книги и писатели. Еще от отца мне досталась отличная библиотека. Для неё отец выделил отдельное помещение, установил там стеллажи вдоль стен, они возвышались так высоко, что до самой последней я мог дотянуться только с помощью лестницы. С самого детства я таскал из неё книги – одну за другой. Я читал как заведенный, на каникулах порой не выходил из дома целыми днями (а то и неделями)! Но даже такого рвения не хватило, чтобы прочитать их все. Это усугублялось еще и тем, что еще в школьные года оказывалось, что некоторых книг, которые нравились сверстникам (и мне хотелось прочитать их и самому) или их советовали учителя, в домашней библиотеке не было, и их приходилось покупать. Позже мне уже и самому понравилось это увлечение – дополнять отеческую библиотеку. Так что я могу с гордостью сказать, что весомо дополнил её, настолько, что теперь в ней остаётся не так много свободного места.

Но года берут своё и у меня уже нет столько здоровья, чтобы целыми днями ходить по книжным магазинам в поисках новых интересных книг. Я теперь предпочитаю просто посещать городскую библиотеку. Как оказалось, старую библиотеку закрыли, здание, в которой она находилась, пришло в полную негодность. Поэтому и приняли решение построить новую. Хоть наш семейный особняк и находится в некотором удалении от центра города, где её расположили, с машиной, которую мне так же подарил сын, это стало совсем недолгим предприятием. Каких-то десять-пятнадцать минут и я на месте.

Что меня больше всего радует в нашем городе, так это уважение к пожилому возрасту. Могу заверить на своём примере, что сколько бы раз я не появлялся в городской библиотеке, меня всегда с радостью встречают еще у входа, помогают подняться по лестнице и самым предупредительным образом интересуются, что бы я хотел сегодня почитать. Мне всегда выделяют место в некотором удалении от основной части читального зала, так чтобы шумная молодежь не мешала. Библиотечные сотрудники иногда подходят, интересуются, не нужно ли мне чего. Я обычно, отказываюсь, не хочется утруждать их из-за одного меня. Я хоть и пожилой, но не какой-нибудь особенный важный посетитель, чтобы отвлекать сотрудников от основной работы. У них и без меня есть, чем заняться. Но, знаете, всё это внимание, конечно, очень приятно.

А еще я недавно с удивлением узнал, что вновь построенная библиотека носит имя моего, очевидно, очень известного однофамильца. Сначала я озадачился: я не знал других людей в городе, носивших такую же фамилию, но город у нас не такой уж и маленький, так что не удивительно, если таковой и был. И, вполне возможно, даже много таких людей живёт в нашем городе. У меня никогда не было оснований считать свою фамилию редкой. Поэтому я успокоился.

Да, конечно, мне очень интересно узнать, кто же этот выдающийся человек на самом деле, но к стыду своему, я всегда боялся задать людям этот вопрос. Мне казалось, на меня посмотрят с неодобрением, даже с осуждением, из-за того, что я этого не знаю.

В любом случае, было очень приятно сознавать, что некий человек прославил нашу фамилию. Заходя в библиотеку, мне нравилось представлять, будто я имею отношение к нему. Что я тоже известный человек. И именно с этой приятной мыслью я всегда и ездил в библиотеку. И, наверно, это была самая приятная детская фантазия.

Сообщение отредактировал Олири - Feb 6 2012, 7:43

[Васька]

Жаль, что так много ошибок.

[_Ам]

Жаль, что так много ошибок.

Да, хочется взять красную ручку и наставить запятых на свой вкус. Впрочем, можно считать, что таков авторский стиль. Всё же не олбанский, а ведь и на нём написано много достойных внимания вещей. Единственный совет от Никола Буало (для прозы, я думаю, он столь же уместен, сколь и для поэзии):
"Остерегайтесь же пустых перечислений, Ненужных мелочей и длинных отступлений! Излишество в стихах и плоско и смешно: Мы им пресыщены, нас тяготит оно."

[Олири]

Жаль, что так много ошибок.

Укажите, пожалуйста, если не трудно. Если есть время. Я хоть и пишу прозу, но до сих пор плохо знаю правила. Борюсь с этим, но победа только впереди.

Да, хочется взять красную ручку и наставить запятых на свой вкус. Впрочем, можно считать, что таков авторский стиль. Всё же не олбанский, а ведь и на нём написано много достойных внимания вещей. Единственный совет от Никола Буало (для прозы, я думаю, он столь же уместен, сколь и для поэзии):
"Остерегайтесь же пустых перечислений, Ненужных мелочей и длинных отступлений! Излишество в стихах и плоско и смешно: Мы им пресыщены, нас тяготит оно."

Отчасти авторский стиль, отчасти недостаток опыта, знаний, мастерства.

[_Ам]

Мне кажется, что за чрезмерным вниманием к деталям теряется основная мысль. Например, стол - пусть даже очень добротный, красивый и приятный на ощупь - занимает абзац, хотя, на мой взгляд, ему хватило бы и пары строк, тем более что какой-то дополнительной роли в последующем повествовании ему не отводится. В общем, берётся какая-то деталь, к ней придумаваются все возможные эпитеты, всё это красиво звучит, но по существу рассказа не имеет большого значения.
Лишь моё мнение. В конце концов, многие с удовольствием слушают казахских акынов, вся суть творчества которых характеризуется девизом "Что вижу - то пою". Просто нас приучили с детства к некой закономерности повествования: что должна быть какая-то фабула, сюжетная канва должна виться от вступления до заключения и служить опорой для фраз и предложений, придающих этому угловатому каркасу красивую форму. В данном случае я просто обманулся в своих ожиданиях. Дело действительно не в нескольких пропущенных/неоправданно поставленных знаках пунктуации или орфографических ошибок, допущенных, скорее всего, по невнимательности. Почему-то в данном произведении я увидел форму, до предела насыщенную витиеватыми, а подчас и вычурными сентенциями, однако самого каркаса, основной мысли, которую хотел бы донести до читателя автор, не увидел (либо погребённого за деталями, либо не существующего вовсе, а может быть - невидимого лишь мной).

[Олири]

В том и проблема, изначально, я планировал много внимания уделить кабинету и тому, что в нём. Позже эта идея отпала. Никак не хватает времени убрать лишние детали. Но никак нет настроя все переделать. Извините, что сыро.

[_Ам]

Нет-нет, не то чтобы сыро. Просто не совсем понятно, к чему это в конечном счёте ведёт. Форма при этом совершенно приемлемая, чёткая хронологическая последовательность в описании с некоторыми (вполне органично вплетающимися в повествование) реминисценциями. Богатый лексикон, насыщенный литературной речью и архаизмами, напоминает кружева, украшающий полочки хронологического "комода" композиции, если так можно выразиться. И тут всё выполнено на уровне, которого, может быть, не скоро достигнут Донцова, Устинова или Шилова. Но вот их назначение остаётся для меня загадкой. Повторюсь - если чего-то не видно, это вовсе не означает, что этого "чего-то" в действительности не существует.
К сожалению, я не филолог, не мастер критики и сам неопытен в творчестве подобного рода. Попробую привести пример (не уверен, что смогу в должной степени провести аналогию своим ощущениям, но попытаюсь):
"Я безмятежно почивал сном младенца, крепко, и, казалось бы, беспробудно. Однако же что-то побеспокоило мой сон в этот рассветный час, заставило меня стряхнуть остатки сладких сновидений и очнуться от утренней дремоты. Ещё не полностью пробудившись ото сна, я слегка приоткрыл один глаз и обвёл взглядом окружающее пространство. Мой взор, слегка затуманенный спросонья, пытался охватить вначале сразу весь мир, объять собою всю Вселенную; затем же, отчаявшись, что ему это не под силу, плавно перешёл от одного угла комнаты к другому, время от времени отмечая некоторые детали безыскусного интерьера, и, наконец, сфокусировался на полутёмном окне: шёлковая римская штора нежно-бежевого цвета, прикрытая не до конца, давала возможность ярким, чистым и беспощадным лучам дневного светила, весёлым и дерзким в тишине этого превосходного утра, захватить весь подоконник и отчасти даже проникнуть в мягкий бархатный полумрак небольшой уютной спальни..."
Думаю, я мог бы описать сходным штилем по 16-18 часов своего времени ежедневно, просто констатируя происходящее, и предоставляя читателю самому задаваться вопросами и делать выводы. Мне почему-то кажется, что первый вопрос, который задал бы мне столь же неискушённый читатель, сколь и Ваш покорный слуга - "Зачем"? Ведь у каждого человеческого творения, будь то "Аполлон Бельведерский" или "печной горшок", есть своё предназначение.
Сегодня же, честно говоря, мне пока понятнее и ближе смысл релятивистской механики. Вероятнее всего, я просто не отношусь к тому кругу читателей, для которых предназначено это произведение.

[Олири]

Ощущение "тёплой Иронии" от прочтения.

Если интересует смысл, подобный тех, что закладывал в произведения О Генри, то, наверно, нет сравнимого. Смысл, вкладываемый, в такие крупные произведения, как "роман", так же не подразумевался.
Это как стих о теплоте лета.